Замок Орла - Страница 141

141

– О дитя мое, дорогое, возлюбленное дитя!.. Во имя Неба, не бойся…

И девушка скоро успокоилась – не столько благодаря этим словам, потому что они казались ей бессмысленными, сколько благодаря тому, как они были произнесены. Ей подумалось, что такой трогательный, такой глубоко взволнованный голос не может принадлежать лживому человеку, и она прошептала в ответ:

– Но кто вы и почему называете меня своим дитя?

– Ах! – воскликнула Бланш, вновь заключая трепещущую Эглантину в объятия. – Кто я?.. Твоя мать!..

– Моя мать? – переспросила девушка с глубочайшим недоумением.

– Да, да, да, твоя мать… мать! Я люблю тебя больше, чем Господь отвел любить человеку… и отдала бы свою жизнь за один-единственный день твоей жизни… Целых восемнадцать лет я оплакивала тебя, отчаиваясь при одной лишь жестокой мысли, что умру, так и не увидив тебя… Да, я твоя мать… мать!

– Как бы мне хотелоссь вам верить, – прошептала Эглантина, – но, увы.

– А ты разве не веришь?

– Как же мне верить, если вы говорите то, чего не может быть.

– Не может быть?.. Почему?

– Моя мать умерла, и это случилось давным-давно.

– Кто тебе такое сказал?

– Мой отец.

Бланш снова ужаснулась. Неужели она ошиблась?.. Неужели девушка, которую она прижимала к сердцу, и впрямь не ее дочь?.. Неужели человек, вверивший девушку ее заботам, вольно или невольно обманул ее?..

Она обратилась душой к Богу, ибо только он мог дать ей сил справиться со столь жестоким разочарованием.

Тогда дрожащим голосом она спросила:

– Как ваше имя, дитя мое?

– Эглантина.

– А как зовут вашего отца?

– Пьер Прост, из деревни Лонгшомуа.

– Он ведь врач, не так ли?

– Да, и во всей округе его еще называют врачом бедняков.

– Сколько же вам лет?

– Восемнадцать.

– Вы знали свою мать?

– Нет. Мне сказали – она умерла, когда произвела меня на свет.

– А вы случайно не видели у вашего отца одну безделушку… золотой медальон, с розочкой, выложенной алмазами?

– Видела, и довольно часто… из-за того медальона меня и назвали Эглантиной.

– В таком случае вы, может, помните и день своего рождения?

– Да. Я родилась в ночь на 17 января 1620-го…

Девушка не успела договорить последнее слово, как вдруг из горла Бланш вырвался глухой крик радости. Она уже нисколько не сомневалась: ведь теперь у нее появилось бесспорное доказательство. К тому же она вспомнила и последние слова капитана Лакюзона: «Вот дитя, родившееся в ночь на 17 января 1620 года. Вот ваша дочь, ее зовут Эглантина. Она думает, что ее мать умерла, а… врач бедняков – ее отец. Примите же ее! Спрячьте и сберегите!.. Я Жан-Клод Прост… я капитан Лакюзон. Скоро я вернусь за вами обеими…»

Из этих слов было ясно, что Эглантина ничего не знает о своем рождении. Было ясно и то, что от нее хотели это скрыть во что бы то ни стало, – и человеку, которого она считала своим отцом, приходилось неизменно повторять, что ее мать давным-давно умерла.

Бланш, разумеется, могла открыть ей глаза на все, о чем девушка до сих пор не подозревала, но, чтобы зажечь огонь счастья в глазах девушки, надо было омрачить ее чистую, невинную душу рассказом о том, как Антид де Монтегю надругался над ее матерью.

И Бланш отказалась от подобной мысли, не посмев осквернить своими воспоминаниями девичью чистоту и невинность.

– Послушай, дитя мое, – через какое-то время промолвила она, – ты действительно моя дочь, и я могла бы тебе это доказать, но пусть лучше это сделают другие, те, кому ты, конечно же, безоговорочно доверяешь… Ведь ты же поверишь Пьеру Просту и капитану Лакюзону, так?

– О да! – горячо ответила Эглантина.

– Ну что ж, тогда можешь смело довериться мне уже сейчас, дорогое мое дитя. Потому что, клянусь, они оба обязательно скажут, что я твоя мать.

– А когда я увижу их снова?

– Скоро. Капитан Лакюзон обещал вернуться за нами и вызволить отсюда.

– Занчит, нам угрожает опасность?

– Нет, но ведь мы с тобой узницы.

– Игольной башни?

– Да.

– Так это вас называют белым призраком?

– Да, меня, ведь я бедная пленница, несчастная и отчаившаяся, потому что провела в заточении долгие-долгие годы, казавшиеся мне столетиями… но теперь я безмерно счастлива и забыла свое горестное прошлое. Потом ты узнаешь обо мне все-все. А сейчас давай говорить только о тебе… – скажи, как ты оказалась в замке Орла?

И Эглантина начала рассказывать обо всем, что мы поведали нашим читателям в предыдущих главах, а посему нам остается только прибавить, что рассказ девушки был выслушан с жадным вниманием и горячим интересом.

Так прошел остаток ночи – потом наконец занялся новый день.

Впервые в бледных отсветах зараждающейся зари мать смогла разглядеть пока еще незнакомые черты своей дочери. Конечно, за нескончаемо долгие часы мечтаний Бланш де Миребель нарисовала некий идеальный образ своего дитя и оделила дочь самыми чудными качествами, не забыв изящество и красоту. Однако куда легче почувствовать, чем выразить то, что творилось в душе матери, когда она смогла своими глазами увидеть, что ее идеал превзойден во сто крат и что явь оказалась много краше мечты.

Хотя наше перо не очень искусно, мы, однако, не удержались бы от соблазна и не отступили перед невероятно трудной задачей – и непременно попытались бы описать эту сцену, трогательную, полную живого очарования. Но на память нам вовремя пришла дивная глава из «Собора Парижской Богоматери» Виктора Гюго, где затворница крысиной норы находит Эсмеральду, свою дочь, потерянную двадцать лет тому назад. Так что мы предоставим нашим читателям возможность, положившись на воображение, восполнить наше молчание, а лучше, мы просили бы их перечитать восхитительные страницы из «Осенних листьев» и «Песен сумерек»…

141