Бланш, обезумевшая от ужаса, трепетала под этим испепеляющим и вместе с тем завораживающим, как у змеи, взглядом.
Наконец, уже не в силах ждать дольше и предпочитая самую страшную уверенность невыносимой, постылой тревоге, узница прошептала:
– Во имя Неба, что вам от меня нужно?
– А кто вам сказал, будто мне от вас что-то нужно? – с усмешкой спросил Антид.
– Разве одно ваше появление не доказывает, что мне грозит новая беда?
– Неужели я внушаю вам такой страх?
Бланш опустила голову, ничего не сказав в ответ.
– Вы ненавидите меня всеми силами души, разве нет? – продолжал хозяин Замка Орла.
– Нет, – возразила узница, – во мне нет больше ненависти – одно лишь прощение.
– Прощение?.. – удивился Антид. – То есть?
– Я двадцать лет прожила в полном одиночестве, – продолжала Бланш, – если такое существование можно назвать жизнью. И все это время обращалась сердцем и душой к Богу, моля его принять и то, и другое и очистить. И он дал мне сил и решимости. Дал забыть горькое прошлое и вселил надежду на лучшее будущее. И, главное, он отпустил мне грехи. Поэтому, монсеньор, я вас прощаю.
Антид де Монтегю не ожидал услышать такое.
Он ждал упреков, проклятий, возгласов ярости и отвращения… Скажем больше, он желал увидеть гнев и бессилие своей жертвы. И сейчас ничто не раздражало его больше, чем это ангельское спокойствие и нечеловеческая решимость.
То было его первое поражение – провал одной из частей странной драмы, приведшей его в Игольную башню, – впрочем, ее смысл мы скоро поймем.
А пока с едва сдерживаемым раздражением, которое выдавали дрожь и горечь в его голосе, он сказал:
– Признаться, я совсем не понимаю, чего вы добиваетесь, ломая передо мной комедию, в которую я никогда не поверю.
– Комедию? – удивилась Бланш.
– Ну да, – топнув ногой, продолжал сир де Монтегю. – Неужто вы и в самом деле думали, будто я вам поверю? Нет-нет, сударыня, вы не могли все забыть. И простить все не могли. Слишком много зла я вам сделал, чтобы вы могли вот так просто сменить гнев на милость.
– Зла, что вы мне сделали, – отвечала Бланш, – я больше не помню, да и не хочу вспоминать.
– Быть того не может! По вашим словам, все двадцать лет вы возносили душу к Небу… но что сталось с вашим сердцем?.. Вы все забыли – бросьте! Неужто вы не помните даже имени своего любовника – Тристана де Шан-д’Ивера?
– Тристан… – пробормотала Бланш. – О Боже, Боже мой, зачем вы произнесли это имя? Зачем было поминать его при мне?
– Он любил вас страстно, горячо, этот благородный кавалер, не так ли? – с убийственной насмешкой продолжал Антид. – Любил всеми силами своей нежной души. Да и вы сами любили его без памяти, невзирая на слово, данное другому. Такая любовь не угасает. Годы идут, а огонь не ослабевает. Вы так крепко любили Тристана, что любите его и посейчас! Таким душам, как у вас, не свойственна забывчивость.
В ответ Бланш лишь скорбно вздохнула.
Между тем Антид де Монтегю со все нарастающей обидой продолжал:
– А ведь это было так естественно – все, что когда-то произошло. Разве не был я достойным соперником Тристана де Шан-д’Ивера? Или он был моложе, красивее, благороднее и богаче меня? Почему вы поступили наперекор всему и предпочли его мне? Вы были обещаны мне, это так, что вам до меня! С таким мелкопоместным сеньорчиком, как граф Антид де Монтегю, владетель Замка Орла, слово легко взять обратно, и этим все сказано. Я сразу понял что к чему, уж поверьте. Но мне и в голову не могла прийти крамольная мысль навсегда разлучить Тристана де Шан-д’Ивера и Бланш де Миребель. Я всего лишь испытывал ваши чувства. И оставил себе радость, приятную и подлинную, воссоединить однажды два этих любящих сердца… в лучшем мире.
– В могиле! – подавленно прошептала узница.
– В жизни! – возразил сир де Монтегю.
– Да что вы говорите! – воскликнула Бланш, чувствуя, как у нее голова идет кругом. – Тристан мертв, и это вы его убили!
– Нет, – снова возразил Антид с безжалостно, – Тристан не умер. Убей я Тристана, месть моя была бы неполной и жалкой… Я придумал кое-что получше.
Бланш упала на колени и сложила руки, словно в мольбе. В словах господина Замка Орла она чувствовала некую тайну, мрачную и зловещую.
– Нет, Тристан не умер! – продолжал граф де Монтегю. – Внук убийцы барона де Водри, человек, укравший у меня невесту, стал моим узником… И вот уже двадцать лет льет слезы и терпит муки в каземате замка. Тристан здесь… Тристан рядом с вами!
– Мучитель! – в праведном исступлении воскликнула Бланш. – Вы обманываете меня! Ваши слова – неслыханная ложь, вы все придумали, чтобы вытянуть из меня всю душу!
– Значит, – спросил сир де Монтегю, – вы мне не верите?
– Нет, не верю!
– А если Тристан де Шан-д’Ивер предстанет перед вами прямо сейчас, тогда поверите? Поверите, когда увидите его, связанного по рукам и ногам, беспомощного, с кляпом во рту?.. Когда я скажу, что возвращаю ему девушку, которую я похитил юной, прекрасной и чистой, но возвращаю обесчещенной мною во время ночного кутежа, в обличьи ветхой старухи?.. Поверите, когда я оставлю вас наедине друг с другом в этой башне, которую будет пожирать огонь. Ведь я хочу отметить вашу новую помолвку с небывалой, поистине пламенной радостью и видеть, как Игольная башня обрушится на вас, когда я покину замок. Вы, Бланш де Миребель, поверите мне, если я скажу вам: «Вы умрете, и Тристан де Шан-д’Ивер умрет вместе с вами!»?
Антид де Монтегю смолк, желая услышать, что скажет Бланш.
Бланш не могла произнести в ответ ни слова. В полном отчаянии она думала об Эглантине и ломала руки, силясь подобрать слова в бессмысленной надежде разжалобить своего мучителя, но все слова замирали на ее губах, искривленных от нестерпимой боли.