Замок Орла - Страница 153

153

По слухам, когда-то в скале был проход и вел он прямиком в Шан-Сарразен. Но громадная каменная глыба, оторвавшаяся от свода, – сдвинуть ее с места не смогла бы и сотня человек, реши они разом взяться за дело, – напрочь завалила этот проход, если, конечно, он там был на самом деле.

Даже днем, когда все видно, как на ладони, и ничто не мешает подъему, было трудно, скажем прямо, добраться до грота. А посему судите сами, каково пришлось трем нашим друзьям, тем более что один из них нес на плечах тяжесть, а другой был ранен и страдал от невыносимой боли.

Однако, как верно подмечено, твердая воля способна и горы свернуть – и Лакюзон, Варроз и Гарба добрались-таки до заветного грота, ни единым звуком не выдав себя серым, которые шли за ними по пятам.

Что верно, то верно, горцы из повстанческих отрядов не раз прятались ночами в обеих сводчатых камерах грота. Они оставили там кучу соломы. Горба собрал эту солому и соорудил из нее некое подобие ложа, чтобы уложить Варроза.

– Ну как, полковник, вам лучше? – спросил Лакюзон.

– Нет, сынок, страдания мои безмерны, я потерял много крови, и силы оставляют меня… я уже не жилец.

– Во имя неба, полковник, не говорите так!

– Отчего же, коли так оно и есть. Я просил Бога соединить меня с Маркизом, и он, похоже, внял моей мольбе, так что, наверно, придется тебе, бедный мой Жан-Клод, похоронить нас обоих, священника и меня, в одной могиле. Только вот хотел я умереть как солдат, в честном бою, а не в стычке с разбойниками, затравленный, как лис.

– Вы огорчаете меня, полковник. Не смейте думать о смерти! Вы будете жить.

– А я думаю иначе, сынок. Будь сейчас светло как днем, ты бы сам увидел: кровь льет из меня ручьем…

– Мы остановим ее.

– Как?

– Я чем-нибудь зажму вашу рану, перебинтую…

– К чему все это?

Не обращая внимания на полное безразличие Варроза к собственной жизни, капитан оторвал несколько клочьев от своей одежды и как мог зажал страшную рану старика.

Но пуля, раздробив ему плечо, как видно, пробила и артерию – и кровотечение, хоть его и удавалось остановить ненадолго, возобновлялось опять, и повязки снова и снова быстро пропитывались кровью.

Лакюзон, потеряв всякую надежду, в отчаянии уронил голову на грудь и прошептал:

– Боже, сжалься же над нами!

– Как видишь, надежда уходит, бедный мой сын, – проговорил Варроз, – и жить мне осталось до тех пор, пока из дряхлой моей плоти не вытекут последние капли крови. А после, когда вены мои иссохнут, я вверю свою душу Богу, милосердному и грозному, ибо только он один решает исход боя, а я всегда старался служить ему верой и правдой, как добрый христианин… Надеюсь, он откроет мне врата рая своего без лишних вопросов… Я верю… Да и потом, преподобный Маркиз уже там, наверху, по правую руку от небесного престола… уж он-то, верно, замолвит за меня слово, не оставит одного… Ведь сам понимаешь, негоже полковнику Варрозу, Варрозу Франш-Контийскому, идти в ад, чтобы снова встретить этих шведов и серых, а вдобавок Антида де Монтегю, ведь скоро и он будет там… Нет-нет, этому не бывать!.. Так что сделай, как я, сынок, успокой свою душу… Преподобный умер, и я умру, а придет срок, может, очень скоро, умрешь и ты.

Лакюзон плакал.

Он стоял на коленях возле полковника, и губы его едва слышно бормотали:

– Сразу двое… двое за одну ночь. О Господи, за что ты наказываешь нас так жестоко и так поспешно!..

Между тем Варроз продолжал:

– Мне уже не больно… плечо немеет, и рану я больше не чувствую. Только вот спать хочется… я посплю. И это будет последний мой сон, сынок.

– Отец мой… – воскликнул капитан исполненным муки голосом, – отец мой, благословите же меня!

– Ляг рядом со мной на солому и положи мою правую руку себе на лоб. Я хочу так уснуть, и пусть мое благословение витает над тобой, даже когда я буду спать уже вечным сном.

Лакюзон повиновался – полковник как будто забылся сном. С губ его срывался лишь слабый, глухой стон – в такт вдохам обессилевшей груди.

Гарба, держась за рукоятки пистолетов, которые он только что перезарядил, расположился в первой камере грота. Он сидел, привалившись спиной к скальной стене и не сводил глаз с узкого прохода, что вел наружу.

XXXIII. Гомеровский герой

Прошел час или около того.

Луна, быстро спускаясь за горизонт, в конце концов разорвала плотную пелену облаков, затянувшую небо от края до края, и бледное ее сияние упало на площадку перед входом в грот. В бледном лунном свете тьма снаружи казалась еще более непроглядной, чем мрак в чреве грота.

Вдруг ординарец вздрогнул.

Ему послышался слабый шорох, как будто по склону скатился камешек.

«О-о… – пробормотал Гарба, – что бы это могло быть? Может, заяц пробежал или птица ночная крылом за что-то задела, а может, и какой человек…»

В положении наших героев, понятно, это было вопросом жизни и смерти.

Гарба приподнялся и, силясь не дышать и унять учащенно забившееся сердце, прислушался.

Через мгновение шорох повторился.

Где-то совсем рядом с гротом зашевелились кусты.

«Плохо дело, – подумал ординарец, – это может быть только человек, а человек в такое время означает враг…»

Прошло еще несколько секунд.

Гарба снова затаил дыхание.

Внезапно в лунном свете промелькнула смутная тень.

Снаружи, у входа, кто-то замер на месте…

Потом тень наклонилась, снова выпрямилась и почти сразу же исчезла.

В то же время послышался окрик:

– Эй, ребята, сюда! Они у нас в руках! Вот он, вход в их логово.

– Тревога, капитан! – живо выкрикнул Гарба. – Нас обнаружили.

153