Замок Орла - Страница 123

К оглавлению

123

– Граф де Гебриан, – воскликнул Маркиз, – хотя вы служите плохому хозяину, враг вы великодушный!..

Оставалось только узнать мнение сира де Монтегю.

Ришелье повернулся к нему и спросил:

– А по-вашему, мессир, какое наказание заслуживает пленник?

– Смерти, – гортанным голосом отвечал Антид.

– И как же?

– Как мужлан – через повешение.

– Готовы ли вы собственноручно казнить его после вынесения смертного приговора?

– Если нужно, да, монсеньор.

Кардинал отвел взгляд в сторону.

Низость хозяина Замка Орла устыдила и устрашила даже тех, кому она была на руку.

– Пусть священника отведут в часовню, – через мгновение продолжал Ришелье. – Пусть он помолится там в одиночествуе и подготовится к смерти.

– Господи Боже, – проговорил Маркиз, выходя из залы в окружении охраны, – я принимаю волю Твою и повинуюсь ей!..

XXII. Два монаха

Пока в большой зале Блетранского замка преподобный Маркиз торжествует над великим кардиналом, покоряя его своим героизмом, давайте перенесемся вместе с вами на ту самую дорогу, по которой еще несколько часов назад серые вели под конвоем пленного.

Теперь по этой дороге, на довольно значительном расстоянии от деревушки Бофор, быстрым шагом шли двое – монахи. И тот, и другой были облачены в простые, строгие одежды добрых святых братьев из Кюзойского аббатства – грубошерстяные серые рясы, длиннополые и широкие, с капюшоном, который мог скрыть лицо почти целиком. Ряса у каждого вместо ремня была подпоясана веревкой с узлами на обоих концах, болтавшихся почти у стоп, защищенных всего лишь сандалиями на толстой подошве. В руках оба монаха держали длинные, узловатые палки, как видно, недавно выдернутые из изгороди или походя срезанные в придорожном лесу.

Один из них был стариком.

Насколько позволял судить опущенный капюшон, его голова, правильной, благородной формы, напоминала те, что так часто изображали на своих полотнах Микеланджело и Доминикино. Его лицо, испещренное глубокими морщинами, свидетельствовало о том, что всю свою жизнь он прожил в постах, бдениях, самоистязании и умерщвлении плоти. Длинная, седая борода – такие нынче в диковину, – будто стекающая серебристым потоком к середине груди, очевидно, никогда не знала ни ножниц, ни бритвы. Из-под капюшона едва выглядывали редкие пряди, такие же седые, как борода.

Другому монаху было от силы двадцать три – двадцать четыре года. Под рясой можно было угадать его прямую, стройную, гибкую фигуру. Шел он бодро и решительно, с обнаженной головой, позволяя ветру трепать его светлую шевелюру, и время от времени потрясал палкой, словно шпагой, вместо того чтобы опираться на нее, как его спутник.

Вне всякого сомнения (по крайней мере, судя по его пламенному взгляду и живости движений), молодой человек был послушником, несколько стесненным своим призванием и радовавшимся возможности хотя бы на несколько часов избавиться от монотонного существования, неизменной скуки, сдержанности и строгих ограничений монастырской жизни.

Дорога была совершенно пуста. С тех пор как добрые монахи, столь разные по возрасту и сложению, вышли из Бофора, они не встретили ни одной живой души. Добавим также, что и меж собой они не обменялись ни словом.

Но что, на первый взгляд, особенного в том, что два монаха идут себе вдвоем среди бела дня по большой дороге?

Быть может, они возвращались к себе в монастырь?..

Быть может, отправились собирать пожертвования для своего ордена?..

Быть может, настоятель аббатства поручил им передать некое послание, письменное или устное, какому-нибудь знакомому приору?..

Что ни говори, а повстречать монахов на большой дороге в военное время было делом самым что ни на есть обычным. Впрочем, опасность угодить в засаду или в плен к врагу, сказать по чести, для них мало что значила. Мародеры всех мастей уже загодя знали, что в их карманах не найти ничего, кроме тощей мошны, а то и ее не найти, поэтому их скромные хламиды ничуть не прельщали даже самых отчаянных разбойников с большой дороги.

И все же, если бы какой-нибудь незримый наблюдатель последовал за двумя нашими монахами, он не преминул бы обратить внимание на одну вроде бы непримечательную, но на самом деле очень важную вещь, которая тотчас навела бы его на самые разные догадки.

Наши монахи, спешащие и безмолвные, подошли к тому месту, где дорога, с некоторых пор суженная, делала резкий поворот. В двух-трех сотнях шагов от этого поворота показались повозки, груженные зерном и фуражом и запряженные полдюжиной крупных волов. Телеги двигались в сторону Бофора под охраной маленького отряда вооруженных до зубов крестьян, неуклюже несших ржавые мушкеты и рапиры времен Карла Великого.

Внезапно осанка и поступь старого монаха странным образом резко изменились.

До сих пор он держал голову высоко и шел уверенным шагом, и спина его была такая же прямая, как у его спутника. Но, едва заприметив крестьян, монах пошел медленнее, сгорбился, колени его подогнулись, руки и ноги задрожали; он тяжело оперся на палку, слегка потряхивая головой, как всякий древний старик. Еще недавно ему можно было дать лет шестьдесят-семьдесят, он был крепок и, несмотря на глубокие морщины, казался хорошо сохранившимся. Теперь же он выглядел, как немощный старец, который едва держится на ногах. Монах в мгновение ока как будто прибавил три десятка лет.

Сказать по правде, это было просто невероятно, однако его молодого спутника подобное превращение, случившееся буквально у него на глазах, похоже, ничуть не удивило.

123