Замок Орла - Страница 126

126

Кабачок был нейтральной территорией: там, на скамьях из неотесанного дерева сиживали солдаты, сражавшиеся под разными знаменами, но знавшие наверное, что здесь рады любому гостю.

Когда вчерашние побежденные становились сегодня победителями и с триумфом возвращались в замок, откуда были изгнаны накануне, матушка Фент привечала их с примерным радушием и не обращала внимания на цвет флага, реящего сегодня на самой высокой башне. Французский ли то штандарт, расшитый золотыми лилиями, или черное знамя поверженной Конте – если и думать об этом, то лишь затем, чтобы подладиться под последнего оккупанта. Благодаря такому непостоянству, совершенно прелестному и открытому, она умудрялась – что редкость! – заручиться уважением противоборствующих сторон.

Как мы уже говорили, у матушки Фент был сын – так что давайте теперь уделим внимание и ему.

Звали его Николя Большой.

И прозвищем своим он был обязан, очевидно, не уму, а росту: то был тридцатилетний увалень с умом малого ребенка. Пить, есть, спать – таковы были три главных его занятия в жизни, и счастье для него сводилось к удовлетворению только трех потребностей: пьянства, обжорства и лености. Если событие или вещь не имели мало-мальского касательства к бутылке, котелку или возможности растянуться на койке всем своим огромным, нескладным телом, Николя не имел о них ни малейшего представления, да особо и не горел желанием его получить.

При всем том, однако, назвать его слабоумным было бы совсем уж неверно. Он худо-бедно подсоблял матушке на кухне, а кроме того, к всеобщему удовлетворению, исполнял обязанности ключника. На этой должности его вряд ли кто мог заменить, поскольку при постоянной смене гарнизонов и комендантов – то франш-контийских, то французских – Николя единственный, кто мог с первого взгляда безошибочно сказать, от какой двери или ворот тот или иной ключ.

К портрету кабатчицы и ее отпрыска нам остается прибавить только, что матушка Фент была женщиной набожной и питала глубочайшее и безоговорочное почтение ко всякому человеку, облаченному в сутану священника или монашескую рясу с каюшоном.

А теперь давайте, с вашего позволения, вернемся на крепостную стену, где она внезапно появилась, привлеченная беспорядочными возгласами и невнятными разговорами часовых.

– Ну что?.. И что там такого?.. – спрашивала она, прокладывая себе локтями путь сквозь сбившихся в кучу солдат. – На что это вы там глазеете?

– Сами поглядите, – отвечал кто-то из солдат, указывая рукой в сторону пустоши.

– Где-где?.. Что-что?.. Ничегошеньки не видать.

– Да вон там, в четырех-пяти сотнях шагов, возле того здоровенного дерева.

– Ах-ах, ну да, вижу-вижу, – бросила матушка Фент. – Там что-то лежит на земле. И что же оно такое?

– Бедолага какой-то – его побили эти вояки-головорезы.

– Ох, разбойники! – воскликнула старуха.

И, приглядевшись, добавила:

– О Пресвятая Дева Мария!.. Прости меня, Господи!.. Так это ж, по всему видать, монах!..

– И то правда, матушка, как есть монах.

– Монах!.. Возможно ли такое?.. Боже мой, и впрямь монах… служитель Господа милосердного! Ах-ах, нехристи проклятые!..

И, сложив ладони в виде подзорной трубы, старуха, вся дрожа от негодования, вперилась взглядом в недвижное тело монаха, продолжая причитать на все лады, возмущаться и браниться на чем свет стоит.

Через несколько минут пристальных наблюдений она проговорила:

– Ах, да неужто… ах, да мне, никак, чудится?

– Что вы там узрели, матушка? – спрашивали солдаты.

– Да он живехонек!

– Как так – живехонек!

– А вот так – как мы с вами, спасибо тебе, Боже милосердный! Да вы сами поглядите – он только что пошевельнулся.

Любопытство солдат, едва угаснув, пробудилось снова.

– И то верно, честное слово! – крикнул один из них. – Вон, шевелится…

Действительно, монах, доселе лежавший на земел совершенно неподвижно, внезапно ожил.

– Ну вот, я же говорила! – радостно воскликнула матушка Фент.

– Ежели на то пошло, ему здорово подфартило, что душа его в конце концов соединилась с телом, – отвечал один из ее собеседников. – А то его так отдубасили шпагами, что и здоровенный бык свалился бы замертво.

– Эх, – тут же вторила ему досточтимая кабатчица, – чудо, да и только!.. Воистину, чудо Господне!.. Да и кого еще, спрашиваю я, оделить им, как не святого служителя Божьего?

Между тем монах, о котором шла речь, приподнялся, поднес руки ко лбу и с тоской огляделся кругом.

– Боже милостивый, – пролепетала старуха, – Господи Иисусе, он обратил свой взор в нашу сторону!..

И, что есть мочи, она закричала:

– Давайте сюда… к нам, святой отец!.. Мы мирные люди и желаем вам только добра!

Монах находился далековато от крепостной стены и вряд ли мог расслышать матушку Фент.

Однако неясный голос, должно быть, все же долетел до слуха несчастного: собравшись с последними силами, он встал на колени и умоляюще простер руки в сторону крепости… – а вслед за тем лишился сил и снова повалился наземь, словно бездыханный.

– Он сделал нам знак! – продолжала старуха с таким жаром, что ее лицо, и без того красное, вдруг сделалось пунцовым, словно ее вот-вот готов был хватить удар. – Он зовет на помощь! И мы будем хуже язычников и оборотней, ежели оставим его там умирать… Его надобно спасать!

– Спасать! – повторил кто-то из солдат. – Но как?

– Как? – вскричала матушка Фент. – Разве нельзя перенести его сюда?

– Но как мы отсюда выберемся? Сейчас ведь пять часов с лишним – все ворота закрыты, мост поднят…

126