Замок Орла - Страница 127

127

– Так что же? Ежели мы его бросим, то на этом свете нас пристало вздернуть, а на том – изжарить…

Между тем монах снова очнулся – и на карачках пополз в сторону рва.

– Все это и выеденного яйца не стоит, – продолжала старуха. – Заперты ворота – откроют!.. Поднят мост – опустят! Это ж плевое дело…

– Ну да, а разрешение коменданта крепости у вас имеется?

– Он даст.

– Во всяком случае, я не собираюсь идти и просить у него разрешение.

– А что так? По мне, так, ежели дело касается праведника, не грех и похлопотать.

– Но почему бы вам самой не пойти, матушка?

– А что, я бы пошла…

– Что ж, вот и идите.

– Ну и пойду.

И старуха действительно собралась было спускаться по откосу крепостной стены во внутренний двор, как вдруг солдат удержал ее и сказал:

– Не утруждайтесь… вот он и сам.

Часовые почтительно расступились – стало тихо, и комендант подошел к солдатам.

Вид у него был суровый, брови – насуплены; он опирался на длинную трость с золотым набалдашником: все еще давала о себе знать рана в левое бедро, которую он получил при осаде Доля.

– Что это значит? – строго спросил он. – Все эти сборища и шум?

Кабатчица (а судя по краткому описанию ее натуры, это легко можно себе представить) была на равной ноге как с рядовыми, так и с начальством, против чего, собственно, никто не возражал.

– Мессир, – решительно ответила она, – там, в поле, добрый монах… его здорово побили какие-то головорезы и бросили, думая, что он помер… а он силится добраться ползком ко рву…

Комендант подошел к бойницам и посмотрел.

Монах уже довольно близко подполз к крепостной стене – и можно было расслышать, как он прерывающимся голосом крикнул:

– Именем Всевышнего, сжальтесь надо мной!

– Мессир, – умоляюще продолжала старуха, – нельзя же бросить его умирать, совсем беспомощного, не правда ли?

– Как это ни печально, – отвечал комендант, – но поделать я ничего не могу.

– Напротив, еще как можете!.. Вам же под силу все-все! Прикажите опустить мост и подобрать того правденика!..

– Невозможно!

– Как это – невозможно?.. Почему невозможно?.. Он же христианин, мессир… монах!

– Да хоть сам папа римский, все равно не могу. его преосвященство монсеньор кардинал де Ришелье единственный распорядитель везде, куда бы ни ступала его нога. А он приказал, притом строго и безоговорочно, после пяти часов не поднимать мост и в замок никого не пропускать.

– Ну что ж, мессир, в таком случае надобно уведомить Его преосвященство, сказать, что тут, совсем рядом, стонет предсмертным стоном служитель Божий… И тогда он непременно отменит свой приказ.

– Его преосвященство закрылся в своих покоях и никого не примет.

– Даже вас, мессир?

– Даже меня.

Между тем монах, похоже, испытывал нечеловеческие муки. Было слышно, как он хрипел, будто в предсмертной агонии, ломал себе руки в отчаянии и бормотал:

– Спасите!..

Старуха в отчаянии била себя по голове.

Комендант, в глубине души взволнованный происходящим, но не смевший нарушить приказа министра, решил уйти прочь и на прощание только повторил:

– Да, конечно, все это печально… очень печально! Но еще раз говорю, я ничего не могу поделать.

Он уже отошел на несколько шагов.

– У меня идея! – вдруг радостно и торжествующе воскликнула матушка Фент. – У меня есть идея!..

Комендант остановился послушать идею кабатчицы.

XXIV. Неожиданный поворот

Кумушка Фент, видя, что комендант снизошел до нее, живо продолжала:

– Видите ли, мессир, когда кому-то, как мне, выпадает честь целых полвека поить гарнизон Блетранской крепости, уж поверьте, он имеет представление, что такое приказы, и знает, что их надобно уважать… Однако ж при том что приказы запрещают вам отпирать ворота и опускать мосты, они, сдается мне, не обязывают вас быть жестокосердным и безжалостным.

– Разумеется, – согласился комендант, хотя и понятия не имел, к чему она клонит.

– Короче, – продолжала она, – у вас ведь на душе было бы куда спокойнее, мессир, ежели бы вы спасли того бедного монаха, не нарушив приказа, правда же?

– Вы что же, знаете – как?

– Да, знаю. Это и есть моя идея.

– Ну что ж, выкладывайте.

Любопытство, возобладавшее над пиететом, заставило солдат, поначалу расступившихся, снова собраться вокруг коменданта, чтобы послушать, что там еще удумала кабатчица.

– Вы, верно, знаете, мессир, – меж тем продолжала она, – у меня есть мул, и когда я отправляюсь за провизией в Лон-ле-Сонье, то загружаю ему на спину две здоровенные корзины.

– Знаю-знаю, только не могу взять в толк, к чему вы это…

– Сейчас увидите. Кто же мешает привязать одну веревку к корзине, спустить ее в ров, а после, когда добрый монах в нее заберется, поднять?.. Вы меня понимаете, мессир?

– Да.

– Таким вот образом и приказ не будет нарушен, и милосердие свершится…

– Не стану отрицать, – ответил комендант.

– Стало быть, вы разрешаете?

– Не стану утверждать… А что если этот ваш монах из какого-нибудь горного монастыря, к примеру Сен-Клодского аббатства, и водит дружбу с капитаном Лакюзоном?

– С этим коником?! – изумилась матушка Фент. – Да что вы, мессир, Боже упаси! Ежели он с кем и водит дружбу, то разве что с французами, и только. Он же из Кюзойского аббатства…

– А вы почем знаете?

– Да вы на рясу его поглядите, мессир. Или не видите? Серая, веревкой подпоясана… а сам он босой. Так только добрые кюзойские монахи одеваются.

– Да уж, – с усмешкой ответил комендант, – да уж, в военной форме я разбираюсь куда лучше, чем в монашеских рясах.

127