Замок Орла - Страница 44

К оглавлению

– Стало быть, брат Мало, вы направляетесь в темницу к моему дяде?

– Да, капитан.

– По воле вашего настоятеля?

– Да, капитан.

– И в темнице вас ждут?

– Конечно, потому как о моем приходе там предупреждены.

– И вы знаете пароль?

– Больше того.

– То есть?

– У меня и пропуск имеется.

– Кем он подписан?

– Самолично графом де Гебрианом, капитан.

– Не покажете ли мне вашу бумагу, брат Мало?

– Вот, пожалуйста.

Монах достал из-за пояса – обыкновенной веревки, которой была перевязана его ряса, сложенный вчетверо листок и передал его Лакюзону. Капитан развернул его и прочел:

...

«Приказываю пропустить этой ночью в каземат к приговоренному Пьеру Просту монаха, предъявителя сего предписания, дабы монах и приговоренный могли говорить друг с другом, свободно и без свидетелей, в течение часа.
Выдано в Сен-Клоде 20 декабря 1638 года.

– Отлично! – проговорил капитан, ознакомившись с пропуском.

– А теперь мне пора, – сказал брат Мало. – Верните пропуск.

– Он вам без надобности.

– Как это – без надобности? Как это?.. Как?.. Меня же без него не пропустят.

– В каземат к брату моего отца нынче ночью пойдете не вы.

– А кто же, позвольте вас спросить, капитан?

– Я, – с холодной решимостью ответил Лакюзон.

XIII. Монах

Брат Мало в полном недоумении воздел руки и глаза к потолку, как будто только что услышал невероятную глупость и спрашивал себя, уж не рехнулся ли его собеседник.

– Но послушайте, капитан, – через мгновение воскликнул он. – Уж не думаете ли вы…

– Вот именно, как раз это я и думаю… И никаких разговоров – все решено, бесповоротно!

– Вы рискуете – и ради чего? Неужели думаете, что стража вас пропустит?

– А почему бы и нет?

– Да потому, что в пропуске черным по белому написано, что выдан он монаху, а не капитану.

– Брат Мало, – с улыбкой заметил Лакюзон, – похоже, этой ночью вас лишили не только сна, но и рассудка. Разве вы еще не поняли, что я намерен прямо сейчас опровергнуть старую поговорку?

Глаза у брата Мало расширились еще больше.

– Какую еще поговорку? – спросил он.

– Простую: «На ком клобук, тот и монах».

– Ах, – пролепетал Мало, – значит, вы хотите опровергнуть эту поговорку…

– Да. Догадались – как?

– Нет.

Лакюзон рассмеялся.

– Эх, брат Мало, – воскликнул он следом за тем. – Блаженны нищие духом!..

– Quiam regnum coeli habebunt! – заключил монах. – Ибо, говоря по-простому, им принадлежит царство небесное.

– И я вам обещаю там почетное место, добрый мой брат, – продолжал Лакюзон. – Ну а раз уж вам надобно разложить все по полочкам, уясните себе наконец: я переодеваюсь в вашу рясу, набрасываю на лицо капюшон, и шведским стражникам, когда я предъявлю им пропуск за подписью их главнокомандующего, будет все едино, кто скрывается под этим капюшоном – капитан или монах.

– Погодите-погодите, – бросил монах, – а ведь это неплохая мысль!

– Иногда и меня неплохие мысли посещают, – не переставая смеяться, заметил Лакюзон. – А эта – совсем простая, и осуществить ее легче легкого. Ну же, брат Мало, давайте сюда скорей вашу рясу: сами только что сказали – время не ждет.

Святой брат уже было начал живо развязывать веревку, служившую ему поясом. Но преподобный Маркиз его остановил.

– Жан-Клод, – сказал он, – затея твоя безрассудна. Мы с Варрозом обязаны помешать этому всей данной нам властью, и мы действительно остановим тебя.

– Почему же, отец мой? – мягко спросил Лакюзон.

– Потому что, когда великие, святые интересы связаны с человеком, который, возглавив правое дело, не принадлежит более самому себе, этот человек, рискуя жизнью без нужды, совершает не просто глупость, а преступление. Во что бы ты ни рядился, Жан-Клод, ты рискуешь собой, вознамерившись проникнуть в самое логово наших безжалостных врагов и уж тем более – в темницу к дядюшке. Так что, капитан Лакюзон, человек, стоящий во главе партизанских отрядов горцев, человек, чье имя, только одно имя, служит символом борьбы и победы, не должен рисковать без всякой на то надобности.

– Отец мой, – ответил капитан, – вы не вправе усомниться ни в моем расположении к вам, ни в уважении к вашему опыту, ни в почтительном отношении к вашим словам. Но вам известно и то, сколь твердой становится моя воля, когда дело касается долга. Так вот, мой долг – проникнуть нынче ночью к Пьеру Просту, брату моего отца, и передать, что защитники его не дремлют и что он еще увидит, как они, с оружием в руках и готовые к бою, встанут щитом между ним и костром на площади Людовика XI. Вы говорите – риск. Но разве я виноват, что мне нравится рисковать? Ах, если б надо было всего лишь, как обычно, бросаться со шпагой наголо на французов или шведов в ответ на призыв: «Караул, Лакюзон!.. На помощь, Лакюзон!..» – я, наверно, подчинился бы вам. Но нынче ночью меня ждет не обычная опасность – совсем другой риск. Посмел бы я когда-либо еще проникнуть в логово к тем, кто назначил награду за мою голову? Осмелился бы спуститься по длинным лестницам в подземелье и, согнувшись под низким сырым сводом, стоять и слушать, как скрежещут ключи в тяжелых замках, а потом войти в каземат, зная, что за мной захлопнется дверь? Нет, никогда! А стало быть, не пытайтесь меня удержать, полковник Варроз и преподобный Маркиз, ибо это не в ваших силах! И пусть это приключение будет самым прекрасным из всех приключений Лакюзона!

– Мальчишка! – воскликнул священник. – И ради столь ничтожной прихоти ты готов рисковать жизнью?

– У меня есть и другая причина, – возразил капитан, – она покажется вам серьезной и убедительной. Однажды дядюшка сказал мне вот что – я повторю это слово в слово: «Если ты когда-нибудь узнаешь, что мне угрожает смертельная опасность, поспеши мне на помощь, Жан-Клод, ибо я знаю одну очень важную тайну и мне нужно успеть открыть ее тебе прежде, чем я покину этот мир». Вот видите, преподобный Маркиз, видите, полковник: это твердая воля моего дядюшки – и я как добрый его племянник не могу ее не исполнить.