Замок Орла - Страница 80

К оглавлению

– Один?

– С полковником Варрозом, преподобным Маркизом и шестью десятками горцев.

– Должно быть, на вылазку?

– Кажись, так, монсеньор.

– И куда же?

– Капитан мне не докладывал.

– А когда вернется, знаешь?

– Нынче ночью, монсеньор.

Покуда владетель замка и ординарец вели меж собой этот разговор, стало совсем темно.

– Монсеньор, – сказал тут приказчик, – угодно ли вам будет, ежели мы начнем взвешивать сено и мешки?

– Только не сегодня, – ответил Антид. – Уже давно пора поднимать мосты и запирать ворота. Вот завтра все и взвесите.

– А с телегой как быть?

– Пускай отвезут ее на Водосборный двор и распрягут.

– Монсеньор, – сказал тогда Гарба, – я хотел бы попросить вас об одной милости.

– Какой?

– Дозвольте отвести моих волов в стойло и оставить там на ночь, а я прекрасно переночую и в телеге, на сене.

– Что до волов, не возражаю, а вот ты – другое дело. Ночью посторонним в замке не место, кто бы они ни были.

– Видите ли, монсеньор, завтра на рассвете мне велено быть уже в Гангоновой пещере.

– В таком случае отправляйся ночевать к своему отцу в Менетрю-ан-Жу, а завтра пусть он сам забирает свою телегу с волами.

– Хорошо, монсеньор.

– А когда увидишь капитана Лакюзона, полковника Варроза и преподобного Маркиза, передай, что мои чувства к ним неизменны – так было и будет всегда.

– Непременно передам, монсеньор.

– А теперь ступай, мой друг.

Гарба ударил валов стрекалом и повел их к дозорному пути, а сам походя запел дальше:

Поспешим же, душа моя,
Уж скоро весна пройдет,
За нею настанет осенняя пора,
Так что время больше не ждет.
Весна же нас без удержу зовет.
Так поспешим! И я скажу тебе там то,
Что рассмешит тебя сильней всего.

Телега выкатила на Водосборный двор. Наш малый распряг волов, бросил телегу посреди двора и, перед тем как отбыть восвояси, произнес довольно громко, будто обращаясь к самому себе:

– Ну вот, самое трудное позади… Удачи!

Вслед за тем он вернулся на дозорный путь, прошел через передний двор, эспланаду, подъемные мосты и всю дорогу все звонче и звонче напевал:

Над зелеными полями жаворóнок
Крылышками машет и поет: люблю!
В роще славка гомонит спросонок,
Все порхает да свистит: фью-фью!
Вот и мы, как ласточки, с тобой,
Аки горлицы, томимые тоской:
Любви не ведом благостный покой.

Спускаясь с горы, Гарба все пел и пел свою незатейливую песенку: пятый куплет, за ним шестой, седьмой (всего же их насчитывалось тридцать два!..).

Мало-помалу голос его становился тише – и в конце концов совсем затих вдали.

* * *

Прошло немало времени после того, как отзвучал последний куплет брессанской песенки Гарба и как наш удалец спустился в долину.

Церковный колокол в Менетрю-ан-Жу пробил десять часов, холод стоял собачий, луна пряталась за плотным облачным занавесом, покрывавшим небо.

Латники, которые сдерживали днем толпу ленников, уже давно вернулись в здание, служившее им казармой. Цепи, поднимавшие тяжелые мосты, натянулись втугую; подъемные решетки со скрежетом опустились в пазы; массивные ворота, глухо лязгнув в петельных крюках, затворились.

Свет в господском доме мало-помалу везде погас, кроме одной комнаты. Замок погрузился в глубокую тишину и непроницаемую тьму.

И вот теперь мы попробуем вместе с нашими читателями проникнуть в просторную гостиную, расположенную сразу за караульным помещением в главном замковом здании, предназначенном для его владетеля.

Эту гостиную, которая в наши дни могла бы показаться непомерно большой, венчал куполообразный потолок, украшенный росписью незамысловатой, впрочем, старинной и потому ценной, принадлежащей, вероятно, кисти кого-то из учеников Орканья, сбившегося однажды с дороги в Юрских горах. Художник думал изобразить души праведников, проходящих через искупление грехов в чистилище. Заметим, однако, что искаженные лица у фигур, корчащихся в страшных муках среди раздвоенных языков кроваво-красного и ярко-желтого пламени, напоминали скорее проклятых, нежели Божьих избранников.

Напротив входной двери помещалась наружная застекленная дверь, выходившая сразу на земляную насыпь, что вела к Игольной башне. Четыре окна глядели на площадку перед казармой латников и на Водосборный двор: владетель Замка Орла мог наблюдать за происходящим вокруг прямо из гостиной.

Посередине филенки, с левой стороны, располагался высокий, увенчанный гербом камин из отшлифованного камня. Над камином, чуть наклоненное вперед, висело венецианское зеркало размером два на два фута, в раме из шлифованного хрусталя – предмет неслыханной роскоши по тем временам. Под зеркалом стояло единственное украшение каминного колпака – громадный серебряный кубок тончайшей чеканки, выполненной одним из соперников флорентийца Бенвенуто Челлини, а может, и самим великим мастером. На боках кубка были изображены рельефные гербы дворянского рода Водри, который, не имея наследников по мужской линии, стал домом Монтегю, поскольку отец нынешнего хозяина Замка Орла женился на последней и единственной носительнице фамилии Водри. Этот огромный сосуд вмещал добрых полторы пинты вина. И последний барон де Водри осушал его в один присест.

Стыд и позор на все времена вырождающимся бражникам, нашим современникам, потягивающим мелкими глотками вина лучших марок, к примеру, «Шато-Лафит» или «Шамбертен» из бокальчиков тонкого стекла едва ли не с наперсток и упивающимся в стельку уже на четвертой бутылке! Куда же канули те времена, когда Бассомпьер, не найдя кубка достойной меры, пил из своего ботфорта за процветание тринадцати кантонов? Ах, кто мы в сравнении с нашими отцами и кем станут наши сыновья в сравнении с нами?..